► Ветеран Великой Отечественной, медсестра прифронтового госпиталя Вера Николаевна Уткина в юбилейном году Великой Победы встречает 95-ю весну своей жизни.
Все такая же подтянутая, собранная, как и многие годы назад, хозяйка встречает нас приветливой улыбкой, по которой вскоре хорошо узнается молодая темноволосая девушка на снимке за стеклом старомодного шкафчика. Та самая, из Новгородской области, которую военные дороги когда-то соединили с белгородским парнем Гришей. На фотографиях разных лет, по большей части без рамок — лица уже четырех поколений. Военные и гражданские, маленькие и взрослые. Большая родня.
— У меня восемь правнуков, — рассказывает Вера Николаевна. — Младшему правнуку 9 лет, а старшему внуку сегодня уже 50. Вырастили с мужем двоих дочерей. Алла, старшая, живет в Белгороде, а Татьяна обосновалась в Петербурге. В гости ко мне приезжают, не забывают, и не только по праздникам. Сама я родилась в селе Рамушево Ленинградской области (сейчас оно уже относится к Новгородской). Там до войны успела окончить неполную среднюю школу — семь классов. А потом уехала в Ленинград, год отучилась в педучилище. Хотела стать учителем начальных классов. Но не довелось — война. Все было страшно и внезапно: я как раз собиралась домой на каникулы, уже купила билет до Старой Руссы… А тут все вокруг в одночасье изменилось: очереди старшекурсников в военкоматы, младших отправляют на рытье окопов для защиты подступов к городу. Потом начались бомбежки… Так что с семьей встретиться пришлось уже после войны.
— Сколько же было вас в семье?
— Мама у меня была ленинградка, она умерла рано. Воспитывал отец, Николай Егорович, и бабушка. В городе остались мамины сестры. Они тоже, как могли, поддерживали. Нас, детей, в семье было пятеро. Лида, я, Клава, Нина и самый младший — брат Володя. Мы, три старших сестры, оказались на фронтах Великой Отечественной. А остальные с отцом были отправлены в эвакуацию — в Алтайский край. После войны приехали уже сюда, к нам в Белгород.
— А почему домой решили не возвращаться?
— Наше село было практически уничтожено, некуда было возвращаться. А в Ленинграде все взрослые родственники погибли в блокадные дни…
Вера Николаевна вспоминает, как началась блокада. Они с двоюродной сестрой Шурой окончили трехмесячные курсы сандружинниц. Дежурили на крышах, следили за светомаскировкой, помогали старым и малым спускаться в бомбоубежища. Бадаевские продовольственные склады фашисты разбомбили в один из первых же налетов. Все, что не уничтожил пожар, даже крупинки сахара, собирали вместе с пылью. А когда кольцо блокады сжалось, и начался голод, стало совсем туго. Было очень холодно, не было отопления, света, воды. Люди шли по улице и падали, умирая на глазах у девчонок-сандружинниц. А они, обвешанные флягами с водой, набранной из Невы, обходили квартиры, которые уже никто не запирал, и искали тех, кому еще можно было помочь. Воду брали откуда только можно — и из Черной речки, и даже из снеговой каши на улицах. В домах, где давно уже замерла нормальная человеческая жизнь, их встречали голодные, ослабевшие ребятишки. Лежали и молча смотрели на них своими выразительными глазами. Есть уже не просили — только пить. Детей оставалось в живых больше. Потому что взрослые, жалея, отдавали им последнее. Старшая тетя Веры, работавшая биологом в институте общей генетики имени Н.И. Вавилова, умерла, так и не позволив себе взять ни зернышка из запасов селекционного зерна. Погибла и вторая. Племянников — трех и восьми лет — Вере посчастливилось спасти самой, как и многих других ребятишек, передав их в детский дом, и после войны отец смог их найти. Сама она с двоюродной сестрой смогла продержаться до открытия ледовой дороги через Ладожское озеро. Хлебный паек, 250 граммов в сутки, уже не помогал. Поддерживая тлеющую жизнь, обдирали обои и слизывали клей со стен. Согреваясь, жгли книги, уничтожая последнее, что еще могло гореть — прекрасную тетину библиотеку… Их, уже полумертвых, тогда вывезли и оставили в ближайшем госпитале — в городе Удомля Тверской области. И молодость совершила чудо: через месяц девчонки поправились.
После этого были новые военные дороги, вместе с госпиталем, передвигавшимся за линией фронта. Медсестер, вытаскивавших раненых бойцов с поля боя, держали на передовой не больше месяца. Выживших переводили «на отдых» — на более безопасную работу. Впрочем, безопасной ее можно было назвать лишь относительно. Вере и ее подругам, например, приходилось за ночь (в целях маскировки от налетов) разгружать по два эшелона раненых, переносить их в автобус, а потом — уже в сам госпиталь. А днем они ухаживали за ранеными, писали под диктовку их письма домой. В Удомле жители снабдили гитарой, под которую Вера пела знакомые всем «Землянку», «Огонек», «Катюшу» и другие песни. Шура читала стихи, которых знала наизусть великое множество. Принесли гармошку, на которой очень хорошо играл один из бойцов, а медсестры с выздоравливающими к общему удовольствию танцевали, скрашивая короткий досуг. Солдаты, которых выхаживали медсестры, брали их адреса, летели письма благодарности и на военную почту.
А фронт двигался дальше и дальше на Запад, и их госпиталь № 1369 находил все новые места своей дислокации. Одним из самых комфортных и самых опасных мест для него стал латвийский городок Лиепая на Курляндском направлении, где довелось разместиться в прекрасном средневековом доме-дворце, имевшем три этажа. Мягкие ковры, полированная мебель, картины. Владелец, поддерживавший немецкий режим, сбежал. В хоромах сохранилось и дорогое пианино, на котором сразу нашлось кому сыграть. Но спокойно квартировать здесь пришлось недолго: госпиталь подвергся внезапному нападению части вооруженного националистического формирования, действовавшего тогда на территории прибалтийских республик. Спасительной оказалась помощь стрелковой части, разместившейся как раз по соседству. Взяться за оружие пришлось и медсестрам. В том ночном бою и в суматохе спасения пациентов, как вспоминает Вера Николаевна, погибло много медперсонала. Получила поверхностное осколочное ранение в голову и она. Шрам от него остался до сих пор. Как и другая памятка — одна из боевых наград, орден Великой Отечественной.
Победу встретили в Риге. Известие о ней пришло утром и накрыло всех волной самых противоречивых, взрывных эмоций: стреляли из всего подряд, плакали, смеялись, обнимались. У кого-то из выживших, но потерявших в войну всех своих близких, началась истерика… Как бы там ни было, жизнь победила, и она продолжалась. Госпиталь № 1369 отправили на Дальний Восток, на войну с Японской империей и марионеточным государством Маньчжоу-го. Опять эшелоны, новые места, города. Комсомольск-на-Амуре, Биробиджан… И Маньчжурия. Раненые здесь стали попадаться уже другие, в том числе после медицинских опытов и полостных операций, которые проводили в своих экспериментах над человеческим организмом японские медики. Без наркоза. К счастью, история расставила все точки над «i», осудив эти военные преступления. Там же, на Дальнем Востоке, выходила себе Вера Николаевна раненого белгородца — своего будущего мужа, Григория Кузьмича Фоменко. В ноябре 1945-го у них родилась первая дочь, через 4 года — вторая. Вместе с близкими, вернувшимися в Белгород из эвакуации с далекого Алтая, начали мирную жизнь, поселившись в двухкомнатной квартирке, выделенной для них военкоматом в помещении бывшего ресторана, примыкавшего к зданию строительного колледжа. Здесь они прожили первые 18 лет, пока город восстанавливался и расстраивался. Работать после войны было негде. Муж устроился на «Энергомаш». Вера Николаевна, при содействии супруги двоюродного брата, смогла найти свое место в сфере торговли.
А память войны не изжить никогда. Несколько месяцев уже после Победы иногда просыпалась от собственного крика или ее трясли, будили: «Вера, перестань, успокойся, проснись!». Но страшные картины блокады, бомбежек, снова и снова всплывали в ее снах уже в мирном Белгороде.
В белгородском клубе «Фронтовичка» еще три года назад состояло 60 ветеранов, а сегодня их всего 16. Они с нами рядом, как живая память Великой Отечественной, живая история страны, которая продолжается в нас. Пусть наша забота поможет им прожить и проводить юбилейный год Победы достойно, в кругу своих близких.
Ирина ШВЕДОВА
ФОТО БОРИСА ЕЧИНА И ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА В.Н. УТКИНОЙ
