Главный дирижер симфонического оркестра давно не живет для себя
> Дар Божий и тяжелое бремя — два этих понятия он отождествляет в своей профессии и покорно принимает, пробуждая в людях любовь к прекрасному, открывая для них глубокий мир симфонической музыки. Хотя в шутку признается, что дирижерство — дело темное.
Симфонический оркестр Белгородской филармонии под управлением главного дирижера, заслуженного деятеля искусств РФ Рашита Нигаматуллина заканчивал очередную репетицию. По залу мелодично разливалась сюита Дмитрия Шостаковича из балета «Болт», а маэстро взмахом руки не просто заполнял ею все свободное пространство большого филармонического зала: со сцены великая музыка проникала в самое сердце, заставляя испытывать ни с чем не сравнимые эмоции. Впрочем, Нигаматуллин знает, что делает: зрители после концерта должны уйти потрясенными, сказал он однажды, иначе старания оркестра напрасны.
Передать им состояние своей души, настроение исполняемого произведения и донести его философский смысл, условно погрузить в другое измерение и помочь обрести душевную гармонию — такие задачи ставит перед собой Рашит Дихангреевич всегда, когда выходит на сцену. За спиной — сотни людей, перед лицом — музыканты, волнительно застывшие в ожидании взмаха дирижерской палочки. Через мгновение они расскажут целую историю, которую им предстоит пережить вместе со зрителями для того, чтобы стать добрее, сильнее, терпимее, для того, чтобы научить и научиться любить. Нужно настолько слиться с музыкой и умело задать ей эмоциональный фон, нужно быть настолько искренним и открытым на сцене, чтобы ему поверили безоговорочно, чтобы ни у кого — ни у коллег, ни у зрителей — не возникло и тени сомнения в том, что дирижер отдал себя без остатка. Зал должен испытать потрясение — правило №1, которое он никогда не отменит.
Сам маэстро после концерта чувствует себя абсолютно опустошенным и даже дает этому состоянию сравнительную характеристику. Стадо быков беспощадно пробегает по телу главного дирижера сразу, как только звучит финальный аккорд, и он, уставший, но счастливый, поворачивается к любимым зрителям, благодаря их в поклоне за внимание и любовь к симфонической музыке, к его работе, к мастерству оркестра. Чуть позже, в гримерке, когда он постепенно приходит в себя и возвращается к обычной жизни, концерт продолжает звучать в мыслях — с исправлением ошибок, в новой тональности и другом эмоциональном состоянии. И это, как говорит дирижер, бесконечный процесс.
— Я давно не живу для себя, музыка — единственное, чему посвящаю время, за что несу ответственность, — рассказывал Рашит Нигаматуллин. — Это моя судьба, мой крест. Сам не в восторге от такого по- ворота, но изменить ничего не могу, да и не хочу, честно говоря. Невозможно отдавать музыке лишь часть своих сил. Я могу говорить оркестру много правильных слов о том, как надо сыграть в том или ином месте, но если сам не выложусь на сто процентов, не выверну наизнанку душу, музыканты мне не поверят. Искусство однозначно требует жертв, и это не громкие слова.
Нигаматуллин в работе всегда идет вопреки — костным традициям, плохому вкусу, сложившимся в профессии нормам и правилам. Но убежден в том, что прежде чем разрушить существующий порядок, важно создать свой. Художник должен идти вопреки, считает маэстро, для него крайне важно иметь собственное лицо, собственный почерк и стиль, иначе чем ты будешь отличаться от всех остальных? Главный дирижер утверждает: с годами он смог добиться феноменального совпадения с точкой зрения автора той музыки, которую он исполняет с оркестром. Рашит Дихангреевич на концертах всегда невольно чувствует присутствие благодарного композитора: такая невидимая внутренняя связь, наверное, и отличает белгородского дирижера от других.
Сможет ли опытный оркестр сыграть хотя бы одно произведение без управления со стороны и будет ли подобное исполнение профессиональным? Однозначно нет. Симфоническая музыка настолько глубока по содержанию и форме, что у нее по праву несколько авторов — композитор, оркестр и дирижер. Каждый из них обрамляет музыку не только нотами, но и собственными мироощущением, переживаниями, настроением. Дирижер — проводник этой сложной философии в сознание слушателей. Что труднее — написать музыку или исполнить ее? Нигаматуллин лаконичен: легко дается то, чему предшествовала адская работа. Кем, если не дирижером, могли бы стать? Ответ собеседника приятно удивил.
— Да кем угодно! — улыбаясь, произнес Рашит Дихангреевич. — Причем я абсолютно точно знаю, что был бы отменным специалистом в любой профессиональной сфере. Водителем? Безусловно! Из меня получился бы самый лучший водитель, потому что усердие, желание трудиться добросовестно и много всегда приносят плоды.
Маэстро завидует тем людям, которые, придя с работы домой, забывают о ней. У него не получается так. Симфоническая музыка всегда рядом, где бы он ни находился. На репетициях она для него — рабочий материал, на концертах — неуправляемая и сумасшедшая стихия, подчинять которую доставляет огромное удоволь- ствие, симфонии Бетховена и Шостаковича, Бородина и Чайковского нередко звучат и в стенах дома. Не наслаждаться такой музыкой невозможно, а наблюдать за тем, как работают его любимые дирижеры — итальянец Клаудио Аббадо и американец Леонард Бернстайн — еще один источник вдохновения для Нигаматуллина.
За ярко оформленной афишей, аккуратно наклеенной на тумбу и привлекающей рядового зрителя ощущением праздника, — кропотливая творческая работа. Это не просто набор необходимых навыков и знаний. Когда симфонический оркестр и главный дирижер играют, как в последний раз, а у вас при этом мурашки беспорядочно перемещаются по всему телу, значит, музыканты отдают вам душу без остатка и фальши. Принимайте и вы ее как дар Божий и тяжелое бремя.
Владимир ПИСАХОВ