«Жить в Белгороде» сегодня —Владимир Уваров. Мы говорим о музыке, незабываемых встречах, творческих планах и нашей культуре.
СПРАВКА «НБ»: Владимир Павлович Уваров родился в 1946 году в Днепропетровске. В Белгороде — с 1947 года. Главный дирижер биг-бэнда «No Comment» Белгородской государственной филармонии, лауреат международных конкурсов.
— Владимир Павлович, когда Вы поняли, что вся Ваша жизнь будет связана с музыкой?
— Настоящим музыкантом я ощущаю себя на сцене. Совсем недавно был мой юбилейный концерт, и я сам исполнял соло: сначала на губной гармошке, потом на электрооргане. И это произвело впечатление и на меня, и на моих музыкантов, настолько непривычно им было видеть меня в такой роли. В зрительном зале сидел мой старый друг Анатолий Кролл, он после концерта сказал: «Ну и ну!». А музыкой я начал заниматься случайно, в Доме пионеров. Сначала я пришёл туда в шахматный кружок. А когда он распался, всем ребятам предложили перейти в оркестры — народных инструментов или духовой. Дома был трофейный аккордеон, и в принципе музыка мне оказалась близка. Классы для занятий располагались рядом. Руководил духовым оркестром легендарный Василий Александрович Старков, я знал ребят и пошёл туда. А поскольку было во мне килограммов 80, он мне дал самую большую «дудку» — тубу. Я день подул, два подул — голова кругом — и я решил: нет. Пошёл в другую сторону- в оркестр народных инструментов. Им руководил Михаил Иванович Шаповалов, цыган по национальности, очень музыкальный человек. Он меня «посадил» на балалайку. Балалайка тоже не прижилась, так появился контрабас. Это было до 1965 года.
— А как же история про токаря третьего разряда?
— Мог быть и токарем. Я в школе учился одиннадцать лет, последние четыре года два раза в неделю мы работали на котло-заводе. По окончании выдали документ, что я токарь третьего разряда. Мой отец мечтал, чтобы я стал главным инженером и сказал: «Иди на завод». Я пошёл в тот же цех, где учился, к тому же начальнику. Он при мне порвал моё удостоверение, сказав: «Знаю я, как вы учитесь. Езжай в такой-то цех к такому-то токарю. Полгода поучишься, там посмотрим». Я расстроился донельзя и вернулся домой. Спросил отца: что делать? Он мне предложил заняться музыкой. Кстати, в музыкальное училище я опоздал поступать, и год был вольным слушателем. Через год сдал экзамены, меня зачислили.
— А когда завязался роман с джазом?
— Понимаете, в каждый период есть мода на что-то. У нас дома был хороший приёмник, и можно было слушать «вражеские» голоса. По пятницам «Голос Америки» передавал джазовую музыку. Тогда был культ оркестров, и я слушал. У моего одноклассника брат служил в Германии и привез оттуда пластинку — сорокопятку. Там было две пьесы. Запало в душу. В Белгороде, конечно, джаза не было. У нас был авторитет Василия Александровича Старкова. Когда он ушёл на пенсию, другого дирижёра в оркестре не нашлось. Коллектив стал распадаться. И тогда музыканты мне сказали: «Попробуй, ты же соображаешь, будем делать вместе». Я сейчас вспоминаю: сколько же в нас было энтузиазма! Когда сделали первую программу, пригласили Василия Александровича. Он послушал и сказал: «Ну ладно, я тебе доверяю».
— Этот год для вас юбилейный. Совсем недавно вы отметили свое семидесятилетие, пятидесятилетие творческой деятельности, приближается 15-летие биг—бэнда «No Comment».
— Как же быстро пролетело время! Знаете, у музыкантов есть метроном — специальный прибор, мы всегда его запускаем перед тем, как исполнять пьесу. Потому что у каждого свои биоритмы, своё чувство темпа, метроном позволяет настроиться. Так вот, есть медленный темп, и кажется, что время растянуто. А есть предел — 280 ударов, звуки, как из пулемёта, идут. Вот и жизнь так. Только отмечали моё 50-летие, мы с оркестром проводили праздничный концерт. И вот уже 70. Но я себя на них не чувствую. По ощущениям мне около сорока.
— Вам удаётся вокруг себя сплачивать сильных музыкантов?
— Костяк практически все пятнадцать лет остаётся одним и тем же. Понимаете, джаз могут играть только талантливые люди. В какой степени талант — это другое. В классической музыке всё решает дирижер. Один эту пьесу вот так видит, другой по-другому. А в джазе есть стандарты, выставлен темп, а всё остальное — это личная инициатива музыканта. Особенно в сольных эпизодах. Сложность в чём: в джазе нужно соединить эти группы, должна быть единая картина. Нельзя, чтобы трубачи засвистели, а саксофона не было слышно. Но группы у нас хорошие. Официально Анатолий Кролл, председатель гильдии джазовых музыкантов, сказал, что белгородский оркестр входит в десятку лучших оркестров России, а недавно еще отметил, что сейчас в России профессиональных джазовых оркестров только два — в Белгороде и в Новосибирске в филармонии.
Кстати скажу, вот юбилеи пройдут, всё осядет, выдохнем, и надо будет вернуться к вопросу фестиваля биг-бэндов. Поскольку такой же бэнд сейчас создают в Курске. Ну как это — в Белгороде есть и уже где-то фигурирует, а в Курске нет? Бэнды есть в Туле, в Воронеже. Есть предложение сделать в Белгороде фестиваль больших оркестров. У нас для этого в филармонии есть все возможности.
— Кстати, о фестивалях, фестиваль «Джазовая провинция» в своё время был таким прорывом, событием…
— Но тогда же были совершенно другие отношения между нами и Соединенными Штатами. Был такой Линекер, американский продюсер, он заинтересовался. Леонид Винцкевич дружил с музыкантами, и всё это закрутил. Теперь будет уже двадцатая «Джазовая провинция». И мы в ней тоже участвуем.
— Расскажите о незабываемых встречах или музыкантах, которые произвели на Вас впечатление. Богата жизнь такими встречами?
— Богата. Первая — в студенческие годы. Я жил с родителями в трёхкомнатной квартире, но профессиональные музыканты знают, всегда лучше заниматься где-то вне дома. Дома — то телевизор, то диван, то чайку попить… Всё это мешает. И вот каждое утро в полшестого мы, студенты, бежали в музучилище. Там с раннего утра все углы уже были заняты. У меня там тоже было своё место. Поскольку я оказался старшим по возрасту, мне доверяли ключи, я следил за порядком. Сижу я занимаюсь, открывается дверь. Подчеркну, шесть часов утра. Заходит мужчина, по тем временам шикарно одетый, в дублёнке, в шапке, с портфелем, и так скромно, вежливо: «Извините, я правильно сюда попал, это музучилище?». Я говорю: «Да, а кто вы?». Он мне: «Музыкант. А рояль у вас есть?». Я говорю: «Есть, а как вас зовут?». Он мне отвечает: «Рихтер»… Я глаза открыл и воздух хватаю. Я провёл его, всё показал, он попросил воды — я принёс. И знаете, что он перво-наперво начал делать? Настраивать инструмент. Достал чемоданчик, настроил и часами отрабатывал пассажи. Я помню, как затем мы рояль на руках несли в театр, где у Рихтера было выступление. Вот такая встреча. И таких встреч было много. Но, знаете, великие — тоже люди. Однажды приехал в Москву оркестр Каунта Бейси -самый знаменитый негритянский оркестр, играл сумасшедшие пьесы. Я был на концерте, был как в раю. Приехал домой под таким впечатлением, что не передать. А потом вижу по телевидению в программе: концерт оркестра Каунта Бейси. Включаю, смотрю: там промазал барабанщик, там звук вывалился, еще что-то. И я понял, все — люди. Все.
— А что в Вашей жизни есть ещё, кроме музыки. На что—то время ещё остаётся?
— Сейчас уже нет. С утра как пошёл -и до вечера. А раньше была усадьба. Так получилось, что дали участок — в селе Ка-линино, прекрасное место, большой пруд. Но дети выросли, уехали. Сын — военный в Мурманске. Дочь — в Москве. И мы вдвоем с женой Валентиной Ивановной. Я учился с ней в одном классе, сидели за одной партой. Сейчас пенсионерка, но тоже работает. А как без работы? Вот я не могу представить, если я завтра брошу, что я буду делать?! Ну ладно, есть инструменты дома у меня клавишные, можно заниматься. Но кому это нужно? Соседям? Они уже всё слышали. Для себя? Нет, не могу представить.
— Как, по Вашим ощущениям, в России обстоят дела с культурой?
— Упало всё. Культура упала. Меня, как музыканта, задевает, что, допустим, открывают во Франции, в Париже, рядом с Эйфелевой башней, специальный Дом с русской культурой. И опять — ложки деревянные, если коллективы, то обязательно Башмет или Спиваков. Ну а почему не показать французам хороший джазовый оркестр? Того же Бутмана? Дальше. Сейчас сделали гранты для суперталантливых. К примеру, конкурс «Щелкунчик», посмотрите, там наших юных талантов всё меньше и меньше. Китайцы, японцы. А наши где?
— И как менять ситуацию?
— Я думаю, в чём-то надо власти поднажать. Идеологии нет. Нет цензуры. Вот прихожу на работу, а мне ребята говорят: приезжал с концертом Александр Серов, спел восемь номеров — чистой воды фанера. Ни одного естественного звука. «Владимир Павлович, ну как же так, люди заплатили за билеты по 3 тысячи. Почему люди идут на это? Почему? Зачем?» Вы посмотрите на наши афиши, кто только не приезжает. Это модно. Чтобы потом сказать: я был или была на концерте группы «Руки вверх». Да что ж это за группа, это что вообще такое? Где вы последний раз по телевидению видели русский народный оркестр? По «Культуре»? Да она забыла об этом! Где бы я ни был, если вижу по телевизору ансамбль Моисеева, да я о джазе забываю, до того это хорошо! А если это всё посыплется? В общем, надо заниматься культурой. Забросили культуру. И это печально.
— Наш проект называется «Жить в Белгороде». Что для Вас значит этот город?
— Я не был бы белгородцем, если бы ни считал, что это моё родное место. Я с уважением отношусь к Белгороду. Удивительный, цветущий город. Но знаете, мы выступали в парке Победы на открытой площадке, а ведь невозможно на этой сцене оркестр разместить. Нет зрительских мест, чтобы люди могли сесть, послушать. Нам очень нужна какая-то открытая сцена, чтобы была возможность выступать на открытом воздухе. Очень это нужно. И для оркестрантов и для зрителей. Мы бы с огромным удовольствием выступали на открытых площадках. А вообще-то, дай Бог здоровья всем нашим людям, которые этим городом занимаются, ведают им, чтобы город продолжал процветать.
Беседовала Елена ТРИЩЕНКО
Смотрите на телеканале «Белгород 24» программу «Жить в Белгороде». Ее герои — люди, чьи имена на слуху. Мы говорим о жизни со всеми ее красками.
Каждую пятницу на «Белгород 24», в 20:50